Для уменьшения в исследовании небесной механики и механики вообще, ссылок одной литературы на другую, воспользуемся одним из авторитетных первоисточников. Это труд выдающегося астронома-теоретика, специалиста по истории физико-математических наук Наума Ильича Идельсона (1885-1951) – "Этюды по истории небесной механики". В ней автор сумел четко и в понятной форме дать определение взглядов Кеплера, Галилея и Ньютона. Такая информация достаточно ценна особенно теперь, когда стало известно о действительном состоянии в области небесной механики, чтобы сопоставить еще раз с тогдашним и посмотреть, кто какую скрипку играл в науке, кто куда вел ее.
Цитаты из труда отметим «кавычками».
«Каждый, кто знакомится теперь с простыми формулами эллиптического движения, неразрывно связанными с "законами Кеплера" и "уравнением Кеплера", воспринимает непосредственно ту окончательную форму, в которой Кеплер нашел решение задачи планетного движения. Но нужно внимательно изучить "Astronomia nova", чтобы отдать себе отчет в том грандиозном вычислительном труде, в том изумительном упорстве, с которым Кеплер шел к своей цели, отбрасывая постепенно одну за другой классические схемы планетного движения, строя новые гипотезы, заменяя их другими, пока, наконец, истина не раскрылась перед ним в ее величии и простоте.
"Первая моя ошибка, — говорит он, — состояла в том, что я считал орбиту планеты совершенной окружностью, и эта ошибка оказалась тем более злостным вором моего времени, что она была основана на авторитете всех философов и в своем роде наиболее соответствовала метафизике"».
Как видим, в признании Кеплера сказано так ясно и правдиво, что его словами может воспользоваться каждый физик-механик и точно определить, сколько времени гения ошибка, оказавшаяся злобным вором для науки, украла у нее времени.
Бесстрастность Кеплера в поисках истины
Мы еще раз можем убедиться, что Кеплер был бесстрастен к чужим мнениям в поисках истины, для которого ни авторитеты, ни общепринятые положения не являлись указателем по пути исследования. И если учесть общепризнанное выражение - "философу свойственно больше доверять разуму чем авторитету", - то такое вполне оправданно относится к Кеплеру, чего нельзя сказать о других. Это действительно трезвый взгляд на природу вещей, где видимость гармонирует с мыслью вне всякого влияния на нее чужих суждений и мыслей. И действительно, если бы Кеплер придерживался мнения классической схемы движения планет и воспринимал за действительное совершенные окружности, как это имело место в представлениях Галелея, законы движения небесных тел не были бы ими открыты.
Ведь в начале данного исследования в области земной механики было обнаружено о невозможности долговременного и устойчивого движения тел по окружности вокруг геометрического центра, так как не создается каких-либо условия для придания импульса движению, кроме торможения уже возникшего движения. И если первые выводы не вселяли в себя веру, не были вполне убедительны, то позже это убеждение утвердилось, когда подробно рассмотрели механизм движения в области небесной механики.
Не будем говорить, что аналогичного, но такого же мнения придерживался и Кеплер.
«Дерзновение Кеплера, впервые отказавшегося в планетных теориях от круга и заменившего его сначала на овал, затем на эллипс, действительно не имеет прецедента в истории астрономии; к тому же оно сочетается с другой, столь же необычной концепцией: движение планеты не есть хотя бы и упорядоченное, но самопроизвольное блуждание; оно происходит под действием, под влиянием некоторого внешнего агента. В этом состоит его физическое обоснование астрономии; и пусть оно для нас теперь во многом является причудливым, фантастическим, навеянным астрологией, тем не менее от него невозможно отвернуться, так как только с этих позиций, которые он называл физическими, Кеплер шел на приступ великой проблемы и в конце концов нашел ее решение».
Из сказанного автором книги нам еще раз приходится убедиться в самобытности мысли Кеплера, в его здравомыслящем подходе к решению проблемы движения планет. Ведь к тому времени почти две тысячи лет бытовало мнение Аристотеля, что движение планет - это их естественное состояние, то есть состояние, для которого не нужны какие-либо внешние силы, чтобы его побудить. Как видим теперь, и в этом Кеплер не прогадал. Однако наше отношение к его истинной догадке довольно некрасивое, где мы обвиняем и даже упрекаем его за его неправоту, не давая этим самим себе отчёта, правы мы или нет. Как уже стало известно, нет здесь ни удивительного, ни фантастического, ни внушений астрологии.
«Откуда же исходит то действие, которое планета испытывает в своем движении? Его источник — Солнце; в Солнце находится "движущая душа" всей планетной системы; Солнце обладает способностью "virtus" — действия; это действие ослабевает по мере удаления планеты, усиливается при ее приближении: оно же влечет планету по ее орбите».
Разве сказанное Кеплером больше трех столетий назад не оказалось теперь непререкаемой действительностью?
«В знаменитых 33 и 34 главах "Astronomia nova" Кеплер устанавливает "шесть аксиом" планетного движения: Первое, — что тело планеты по природе склонно к пребыванию в покое во всяком месте, где бы ни поместить его одиноким».
Не заставляет ли нас такая аксиома удивляться, как мог Кеплер так уверенно знать естественное свойство физических тел? Не заставляет ли нас теперь самих себя корить и укорять, что мы так безбожно и без совести так остро и со всей силой пытались доказать, что это неправда, и вычеркнуть это понятие – понятие инертности и его законы – из науки? Не будет ли нас брать зависть, как выше стоял Кеплер в своем интеллектуальном, гениальном развитии мышления по сравнению с ученым физиком-механиком и астрономам 20-21 века?
«Второе, — что тем действием, которое [исходит] из Солнца, оно перемещается с места на место по всему кругу Зодиака».
Разве есть здесь необходимость повторяться о том, о чем уже стало понятно? Мы можем только позавидовать еще раз. И если бы в его время существовал действительно сформулированный закон инерции, он поставил бы сам последний винтик в сложный механизм движения небесных тел и не морочил бы головы всему научному миру более трех веков.
«Третье, - что если бы не менялось расстояние планеты от Солнца, то путь свой она проходила бы, после такого преобразования его, с постоянной скоростью».
Это самое основное его логическое суждение, которое позволило открыть законы небесной механики.
Если взять все эти три аксиомы, расчлененные Кеплером в отдельные, то это одно монолитное логическое мнение об истине простого словесного изложения о довольно сложном механизме законов природы, еще не открытых при Кеплере, во всей своей полноте и понятности.
«Четвертое, - если бы одна и та же планета поочередно обращалась вокруг Солнца на двух различных от него расстояниях, не изменяющихся во все время ее обращения, то периоды относились бы как квадраты расстояний или радиусов окружностей».
Не будем акцентировать внимание над сутью данной аксиомы, оставляя ее на остаток, так как она не является прямым кольцом цепочки, отсутствие которой не позволяло бы связать всю гармонию законов движения небесных тел. По всей видимости, это побочная ветвь, которая базируется на тех же самых законах природы и следует параллельно с основным механизмом движения тел. Этот механизм движения тоже немаловажного значения, но требует отдельного исследования, на основе сформулированных законов инерции и закона инертности в сочетании с другими законами природы, относящимися к движению.
«Пятое — действие, заключающееся в самом теле планеты, взятое само по себе и отдельно, не достаточно для переноса ее тела с места на место».
Действительно, Кеплер не видел в планетном теле какой-либо движущей силы, чтобы такая самостоятельно взятая могла его двигать в пространстве вокруг Солнца. В этом он остается прав, потому что ему не были известны законы инерционного движения. И был бы не прав, если бы ему были такие известны, и он их не использовал в объяснении. Говоря о недостаточности действия, возможно, Кеплер имел в виду и силу тяготения Земли, как магнита малого размера и малой мощности, пытающегося притянуться к большому, более мощной силе. Такое предположение будет более правдоподобным, если сопоставить содержание первой аксиомы с той же, пятой. А вообще суждение его хотя бы и построено на интуиции, вполне верно.
«Шестое — тем не менее приближение планеты к Солнцу и ее отступление от него происходят в силу свойств (virtus), которые присущи самой планете».
И вот снова приходится удивляться силе интуиции гения, его образному воображению и светлому разуму. «"Он был врожденным мыслителем, подобно тому, как Моцарт был врожденным музыкантом", – говорит Лодж. "Он должен был найти математическую схему, лежащую в основе планетной системы. Его беспокойный любознательный ум и пылкое воображение занимали задачи, связанные с числами и размерами"» - говорил о Кеплере Эрик Роджерс.
Но и помимо этих характерных признаков он обладал воображением образного динамического движения и в моделировании. Перед его взором двигались не только числа и формулы, но и целые планетные тела по своим орбитам, чтобы он смог осмысленно проследить за каждым шагом их стремительного движения.
Кеплер четко сознавал о необходимости импульса, которого получает планета планета от Солнца и «…что движение должно поддерживаться силой, поэтому у него возникло представление о каком-то "плече", шедшем от Солнца к каждой планете и толкавшей ее вдоль орбиты...» (Э. Роджерс).
Но это не значит, что воображение он принимает за чистую монету. Он осознанно сознавал, что такое в прямом смысле невозможно, но необходимо в суждении как вспомогательное в установлении гармоничности связи между планетой и Солнцем. Это не колесо от телеги, где ступица связана жестко с ободом отдельными шпицами и которые способствуют синхронному вращению вокруг оси.
В своем воображении он четко воспроизводил настоящее движение планеты вокруг Солнца во всей ее неравномерности, когда она удалялась, когда приближалась, когда ее движение замедлялось, а когда ускорялось. Все это вместе взятое и заставляло его задумываться не только над причиной движения, но и отыскивать источники такой причинности. Его не удовлетворял общий взгляд на одну причинность, как это имеет место в наше время на движение искусственных спутников Земли (ИСЗ).
Хотя он и оперировал понятием взаимно притягивания при помощи магнитных сил (и не было в этом ошибки для него), однако и к такому понятию он обдуманно относился, здравомысляще оценивая возможное и невозможное при неравномерном движении и при изменении расстояния планеты от Солнца.
Если планета двигалась на своей орбите и расстояние между ней и Солнцем уменьшалось, Кеплер такое явление мог отнести за счет свойств магнитных сил. Но ему никак не укладывалось в понимание другой стороны движения – это когда планета наперекор свойствам сил магнитного взаимно притягивания двигалась в противоположную сторону, то есть удалялась от Солнца. Такое свойство планетного движения он уже не мог приписывать силам, исходившим от Солнца. И всю вину он переложил на планетное тело, что только оно в этом виновно, а не Солнце; что только планетное тело обладает какими-то неизвестными ему свойствами и присущими ему.
И не заставляет ли теперь нас удивляться его силе интуиции? Ведь все, о чем он так пытался понять и о чем догадывался – это законы инерционного движения, которые только теперь, спустя почти четыре столетия прояснились во всей своей полноте и четкости. Еще раз охота подчеркнуть, что именно этого ему и не хватало, именно в этом был недостаток.
«Кто станет отрицать теперь, - говорится далее в книге Идельсона, - что в этих тезисах заложены в какой-то мере положения, которые вошли затем в стройную архитектонику ньютоновой динамики? Но самое существенное здесь то, что у Кеплера все эти положения создаются почти вне всякого контакта с опытом, они налагаются на природу как некоторые умозрительные выводы, как предпосылки будущих опытов вообще.
Итак, в области астрономического знания Кеплер своими эмпирически найденными законами планетных движений заложил вечный и незыблемый фундамент динамической астрономии; но, когда он пытается раскрыть их внутренний смысл и их содержание, он беспомощен, и в его творчестве историк культуры найдет напластование традиций, идущих от древней философии, от астрологии, от средневековой мистики; и в их толще то новое слово, которое Кеплер пытается сказать миру — физическое обоснование планетных движений, — совершенно теряется и не пробивается наружу».
Будь автор этих мыслей был в живых, обязательно стал бы вопрос, в чем суть наслоения традиций? Разве это традиция, когда Кеплер осознал, что без наличия силы невозможно движение? Разве старые философы не правду говорили? И где же следы той мистики, за которую обвиняется Кеплера? Это только бессилие ума его последователей могло породить такую оценку кеплеревского взгляда на окружающий мир. Им трудно было понять готовое, а не то, чтобы еще продолжать развивать его гениальные мысли, то новое слово, которое он пытался сказать миру. Вот почему физическое обоснование планетных движений совершенно теряется и не пробивается наружу. Ему не нужны были опыты, потому что он мог видеть умом больше и глубже, чем органом восприятия - глазом. Опыт очень нужен тому, кто бессилен видеть умом. А о последствия таких знаменитых опытов в руках бездумных людей мы уже убедились.
Потолкуем еще раз об отрицательных сторонах великого Галилея
«В то самое время как Кеплер раскрывал новую астрономию и представлял ее современникам как бы овеянной целым миром его догадок и грез, другой гений, за Альпами, закладывал основы рационального познания движений и прежде всего движений, происходящих на Земле. Галилею принадлежит самый метод подхода к действительности путем наблюдения и опыта и вывода математических зависимостей, связывающих их отдельные элементы между собой. Говоря его словами, «философия написана в той величественной книге, которая постоянно лежит открытой у нас перед глазами, — я имею в виду Вселенную, — но которую невозможно понять, если не научиться предварительно ее языку и не узнать те письмена, которыми она написана; ее язык — язык математики, и эти письмена суть треугольники, окружности, без помощи которых в ней невозможно понять хотя бы единое слово; без них мы можем только кружиться по темному лабиринту». с. 226.
Здесь Галилеем сказано так, что уж лучше и не скажешь. И действительно, природа – это величавая и довольно-таки большая и объемистая книга, в которой все и обо всем записано. И удивительно записано в ней не словами и не математическими знаками и формулами, а образами материальных образований и их взаимосвязей. Если в обычной книге мы можем читать только там, где откроем страницу, а все остальные скрыты от нашего глаза, то страницы книги природы ее величества одновременно и единовременно для зрительного восприятия. Если для чтения обычной книги установлен порядок от первой страницы до последней, чтобы понять ее содержание, то самым трудным делом в чтении книги природы является поиск порядка ее страниц. За время своего существования человек уже не плохо научился читать его записи, но что к чему клеится, он так и не сумел найти порядок.
Галилей видел в книге природы только количественную ее сторону и только на основе этой количественной стороны он пытался прочесть ее содержание. И каковы последствия от такого метода подхода он имел, нам уже стало известно. По-другому делал подход Кеплер: он сначала научился читать ее качественную сторону и только тогда прибегал к количественной, как к утверждающей первую.
Хотя Галилей и очень правильно сказал, что без умения читать книгу природы мы можем только кружить по темному лабиринту, но и научившись читать только один математический язык, тоже кружили по темному лабиринту.
Читать книгу природы можно только при тесной взаимосвязи ее качественной и количественной стороны, где предупреждающей в первую очередь должна быть качественная.
Как никто из других ученых мира, Идельсон бесстрастно подошел к оценке взглядов Галилея на движение по сравнению со взглядами Кеплера.
«И Галилей, оставаясь величайшим реалистом и практиком своей эпохи, дает механике ее самые общие и ценные начала: принцип возможных перемещений, закон составного движения, закон относительности в динамике, законы равноускоренного движения и параболического движения тел, брошенных наклонно к горизонту, закон живых сил в прямолинейном движении. Как некогда Леонардо да Винчи, он мог бы сказать: "Le mecchaniche sono il paradiso del le scienze mathematiche" ("Механика есть рай среди математических наук"). А в этом раю нет места кеплеровой фантастической физике; ей места нет и во Вселенной вообще: "Из всех людей, рассуждавших об этом замечательном явлении — о приливах и отливах моря, — больше всех удивляюсь я Кеплеру; будучи человеком свободного и острого ума и владея теорией движений, приписываемых Земле, он стал потом уделять внимание и соглашаться с мнением о влиянии (praedominium) Луны на воды, о скрытых качествах и подобных детских выдумках".
Вот почему величайшие открытия Кеплера — закон эллиптического движения планет, закон постоянства секториальной скорости и закон возрастания периодов оборота планет в полукубическом отношении их расстояний от Солнца — для Галилея просто не существуют; несомненно, он читал соответствующие трактаты Кеплера ("Astronomia nova" и "Harmonices Mundi"), но он отгораживается от них: "мой метод рассуждений (il mio filosofare) решительно отличен от его метода; разумеется, может оказаться, что в наших работах об одних и тех же предметах — однако только в отношении движений небесных тел — мы могли встретиться в некоторых, хотя и немногих построениях... но этого не обнаружится и в одной сотой части моих мыслей"».
Больших заслуг Галилея не стоит унижать – они неоспоримы. Но наряду с этими огромными заслугами перед человечеством существуют заслуги обратной оценки, о сущности которых мы уже узнали. И если скрупулезнее отнестись к механике Галилея, то она требует коренного пересмотра, особенно положений, касающихся динамики. Но одно самое интересное и непонятное остается невыясненным, почему Галилей не симпатизировал Кеплеру, почему он так враждебно относился к великому мыслителю, которого оправданно называют "законодателем неба"? Галелей крайне враждебно отнесся к динамике Аристотеля. Он не терпел и тех его современников, которые являлись последователями динамики Аристотеля. Не перенес ли он такую злобу и на самого Кеплера, унаследовавшего ценные идеи Аристотеля и добившегося в опознании истины? Не преобладало ли здесь самолюбие великого итальянца над делами науки? Не сыграла ли роль его самоуверенности в заблуждении научного мира, в которое он завел более чем на три столетия? Очевидное называть фантазией и так резко выступать против действительности – это уже непростительное гениальному уму. По всей видимости, здесь уже действовал не здравомыслящий рассудок, а какие-то внутренние чувство неприязни.
Еще один пример. Галилей насмехается над Кеплером о роли Луны в возникновении приливов и отливов в морях, мол, таким хорошим умом владеет, а создает детские выдумки. Приливы и отливы – это уже очевидное, но такое очевидное, в которое должен вмешиваться глубоко-мыслящий ум, чтобы раскрыть его суть механизма. Если механизм такого явления и был в то время не раскрытым, то за то причинность была на виду. Но Галилей причинности не желал признавать и обвинял того, кто ее признает.
А если сказать по-современному, то механизм взаимодействия между Луной и приливами и отливами так и остался не выясненным, несмотря на то, что так много бумаги испорчено на описание данного явления. Современное объяснение приливов и отливов подобно объяснению движения ИСЗ, где оперируют только одной стороной причинности – земным тяготением, не давая себе ответа о глубоком содержании такого объяснения.
Если сопоставить методы суждения обоих гениев, то мы вправе задать себе вопрос, мог ли дать Галилей правильные направления в дальнейшем развитии науки о движении тел? Как видим теперь, не мог и не дал, а наоборот, ввел научный мир в глубокое заблуждение.
Причины такого положения в понятной форме и освещаются в книге Идельсона.
«Галилей не допускает, таким образом, чтобы зерна рационального знания могли существовать в окружении тех квазифизических концепций, в которые они облечены у Кеплера. И в этом отчасти трагизм его положения: когда он трактует о движениях небесных тел, когда он снова и снова, несмотря на все трудности и личные страдания, вступает в борьбу со схоластиками за коперниканскую истину, он не идет далее самых элементарный построений, он закрывает глаза на неравенства планетных движений, он охватывает в своих схемах, допускавших только круговые движения, гораздо меньше фактического наблюдательного материала, чем их охватывали Гиппарх и Птолемей. И во многих очень ответственных случаях его решения небесно-механических проблем являются не больше как механическими фантазиями».
Галилейской теории приливов и отливов дает следующую оценку. «Нечего и говорить, что эта теория, при изложении которой Галилей высказывает, однако, множество глубоких гидромеханических соображений (о периоде собственных колебаний воды в бассейне, о явлениях резонанса и т. п.), оказалась совершенно несостоятельной, и зерно истины в этом случае было предугадано именно Кеплером.
Так, в первые десятилетия XVII в. Галилей и Кеплер создают новую науку; но они стоят на глубоко различных культурно-исторических позициях; непроходимая пропасть их разделяет; к середине столетия ничто еще не предвещает возможного синтеза их учений… К самому концу XVII в. на всем этом сложном и полном глубоких противоречий фоне мировоззрений и доктрин появляется теория тяготения. Для историка астрономии величие ньютоновой "Системы мира" заключается прежде всего в том, что ею достигается то, что еще так недавно представлялось принципиально невозможным: она перебрасывает мост между Галилеем и Кеплером. Та истина, которая была заложена в их открытиях, объединяется и запечатлевается в окончательных формулах. Но чтобы достичь этого, недостаточно было, на наш взгляд, даже и ньютонова математического гения; нужно было создать новую, особенную схему подхода к природе, при которой сделалось бы безразличным и окончательно отпало бы все то темное, недоговоренное и неверное, что осложняло оба исходных учения». с. 229.
Ньютон хоть и проложил мост между двумя противоположными берегами, но, видимо, хоть и долго он продержался, но безвозвратно он рухнул у галилеевского берега. Именно в этом Ньютон и допустил большую ошибку, что не обдуманно, а просто механически построил этот мост, чтобы только самому перевезти груз количественной стороны природы движения, а для всех остальных последователей этот мост на протяжении более трех с половиной веков являлся объектом изучения, можно ли по нему перевозить грузы качественной стороны природы движения
Теперь для историков астрономии величие ньютоновой "Системы мира" состоит в том, чтобы отыскать тонкости причин связывания не-связываемого, возможного с невозможным. И не придется ли им пересматривать те формулы Ньютона, которые соединяли в свое время диаметрально противоположные берега-учения и задавать вопросы, действительно ли они окончательны. Здесь имеется в виду выросшие на галилеевской инерции формулы центростремительного ускорения.
Гораздо лучше было бы дело в астрономии, если бы Ньютон воспользовался Аристотелевым принципом механики, но при том лишь одном условии, что он способен глубоко образно мыслить, как это присуще было Кеплеру. Вспомним тот факт, как неверно сформулированный Галилеем принцип инерции помог Ньютону открыть закон всемирного тяготения. А что если бы он исходил из принципов механики Аристотеля? Здесь уже дело гораздо сложнее в осмыслении сложного процесса движения планетных тел. Теперь то оно показывается простым делом, когда все стало известно.
Трудно уверенно сказать, склонен ли был Ньютон к глубокомысленным размышлениям и оперированию образами вне чувственных восприятий. К такому мнению приводит его отношение к гипотезам.
«Все, что не выводится из наблюдений, следует называть гипотезой; - говорил Ньютон, - гипотезам же, либо метафизическим, либо физическим, либо скрытых свойств, либо механическим, нет места в экспериментальной философии».
Не будем в данном случае рассматривать вопрос, какое значение имеют гипотезы в развитии науки. Но Ньютон этого не признавал. Но и не удивительно, ведь он был врожденным математиком, а не мыслителем. Для открытия своих законов он воспользовался уже подготовленным для этого материалом, приобретенным его предшественниками, особенно достоянием Кеплера и Гука, усвоив в чистом виде убеждение Галилея без какого-либо критического анализа.
Ньютон считал критерием признания природы только опыт и не понимал того, что не всегда и не во всех отношениях к природным явлениям можно такой провести. И здесь уместно вспомнить назидательное изречение Аристотеля: "Опыт не есть последняя инстанция в проверке "мыслей" и высшие посылки науки непосредственно изучаются в качестве истинных не чувствами, а умом".
И вот возникает вопрос, мог ли бы Ньютон во времена своей жизни внести еще какой-то вклад в развитие науки в области небесной механики? Можно сказать, уверенно, что не смог бы. Почему именно, мы сейчас посмотрим, чем он себя ограничивал в этом направлении.
«С этих новых позиций самые задачи науки о Вселенной, о действующих в ней силах уже отнюдь не те, какими они были для Галилея или для Кеплера. Ньютон подчеркивает в "Началах", что он "исследует не виды сил и свойств их, а лишь их величины и математические соотношения между ними"; что ряд понятий нужно рассматривать как математические, ибо здесь "не обсуждаются физические причины и свойства сил"; что в его сочинении "мы занимаемся математикой, поэтому, оставив в стороне физические споры, будем пользоваться более обычными названиями для сил"». с.230.
Мы уже убедились, что одной количественной стороной в естественной науке невозможно подойти к полноте решения тех или иных сторон природы и именно этого Ньютон не желал знать. Ведь прежде чем приступить к решению проблем движения тел в земной механике необходимо было в первую очередь основательно рассмотреть и осмыслить природу сил как физическую причинность и ее свойства. И только после этого можно было уверенно идти на приступ раскрытия загадок, связанных с движением физических тел не только на Земле, но и в космическом пространстве.
Иногда становится странным, как преувеличивают и до того великие заслуги Ньютона и незаслуженно умаляют заслуги тех истинных тружеников науки, которые действительно внесли больший вклад в развитие науки, чем сам Ньютон.
Вот как об этом записано в книге Идельсона. «Это подчеркнутое отмежевание - (как продолжение предыдущего абзаца, о содержании которого только что велась беседа), - "Натуральной философии" от всяких физических предпосылок тем более естественно и исторически тем более оправданно, что "Система мира" строится на основе учения о притяжении, о тяготении тел; при этом несомненно, что некоторые элементы этого учения перешли к Ньютону от тех тезисов Кеплера, которые были нами приведены».
Из такой трактовки напрашивается вывод, что законы Кеплера сыграли совсем незначительную роль в открытии закона всемирного тяготения, что Ньютон все понял своим умом, что лишь некоторые элементы тезисов Кеплера он использовал. Вопрос бы уже не к Идельсону, а к его последователям, придерживающихся такого мнения, мог бы ли Ньютон открыть закон всемирного тяготения, если бы полностью не воспользовался четко сформулированными законами Кеплера? Не на основе его законов ли он строил свои?
Выходит, что и оценивают заслуги ученого точно по-галилеевскому методу: видеть только серединку, то - что глазами воспринимается и пренебрегать первоисточником, не принимать во внимание самую причинность, а только наследственность.
И автор книги считает, что это оправдано естественно и исторически. И еще хуже: «Но Ньютон выявил эту связь, и притом с такой грандиозной полнотой и силой, что и сейчас невозможно без изумления перелистывать заключительные страницы его "Начал". Одна за другой, все из той же простейшей формулы, раскрываются гармонии движений небесных тел; планеты обращаются по эллипсам вокруг Солнца, спутники обращаются вокруг центральных тел, и все эти движения подчинены законам Кеплера, которые только теперь получают свое общее и единое обоснование: вырванные из кеплеровой мистики, они оказались включенными в схему рационального знания; к тому же сила, которая вызывает все эти движения, действует не только в небесных пространствах, но и у самой поверхности Земли».
Конечно, открытие закона всемирного тяготения вызывает восхищение – это неоспоримо. Но если к нему скрупулезно придраться, то и он покажет свою темную не-ограненную сторону согласно своей формулировке. Но не в этом дело. Законы Кеплера в уважении, как будто бы их сам Ньютон создал, а вот сам Кеплер – мистик. И здесь по праву заслуживает постановка такого вопроса: кто мистик, Кеплер или тот, кто дает ему такую оценку?
Перевод с Епілог небесної механіки
